Tuesday, June 3, 2014

1 Бовыкин В.И. Финансовый капитал в России накануне Первой мировой войны

Российская академия наук Институт российской истории

В.И.Бовыкин
ФИНАНСОВЫЙ КАПИТАЛ В РОССИИ НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

серия
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ДОКУМЕНТЫ, ИССЛЕДОВАНИЯ, ПЕРЕВОДЫ
Москва РОССПЭН 2001

ББК 63.3(2)524 Б 72
Издание осуществлено при содействии Российского гуманитарного научного фонда проект № 00-01-16074д

Бовыкин В.И.
Б 72 Финансовый капитал в России накануне Первой мировой войны. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. - 320 с.











Что представляла собой Россия к 1914 г., когда она достигла высшей точки капиталистического развития? По этому вопросу вы­сказываются разные мнения. Автор данной книги пытается дать на него свой ответ. Его книга основана не на предположениях, а на документах. В их поисках он работал во многих архивах в стране и за рубежом. Ему удалось, в частности, получить доступ к материа­лам об операциях в России, сохранившимся в архивах крупнейших французских банков. Это позволило автору представить картину предвоенного подъема российского народного хозяйства во всей ее сложности и противоречивости, выяснить роль иностранного капи­тала в экономической жизни страны, показать позиции монополий и банков.
Книга рассчитана как на специалистов-историков, так и на всех, интересующихся историей своего Отечества.
О «Российская политическая энцик­лопедия», 2001.



ISBN 5 - 8243 - 0228 - 4 



© Бовыкина В.И. наследники, 2001.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемая вниманию читателя книга — посмертная публи­кация исследования, принадлежащего перу крупнейшего специа­листа в области финансовой и экономической истории — В.И.Бо-выкина. Книга завершает собой трилогию, работа над которой проходит красной нитью через всю творческую, да и, конечно же, личную биографию автора. Первая книга — «Зарождение финан­сового капитала в России» — увидела свет 34 года тому назад и едва ли не впервые в советской историографии повернула обсуж­дение темы из области идеологии в сферу науки. Все три книги (вторая — «Формирование финансового капитала в России. Конец XIX века — 1908 г.» вышла в свет в 1984 г.) базируются на уни­кальном архивном материале, мало кому доступным и по сию пору, поскольку именно Валерий Иванович, благодаря своей на­стойчивости и обаянию собственной личности, получил уникаль­ную возможность работать в архивах крупнейших французских и бельгийских частных банков, таких как: «Лионский Кредит», «Со-сьете Женераль», а также в Национальном архиве Франции, Эко­номическом и финансовом архиве Министерства экономики, Дип­ломатическом архиве МИД Франции, Генеральном архиве Коро­левства Бельгии и др.
Разумеется, этим не исчерпывается источниковая база этого фундаментального исследования. Сегодня можно говорить о фрон­тальном обследовании отечественных (в границах бывшего СССР) архивов, проведенном ученым. В научный оборот были впервые вовлечены массивы архивной информации, что делает книги три­логии уникальными. Конечно, это обстоятельство не ставит точку в разработке темы, но совершенно определенно можно сказать, что не только дальнейшее изучение истории финансового капита­ла и смежных тем возможно исключительно на базе трилогии В.И.Бовыкина, но и всю отечественную историографию досовет­ской России невозможно представить без этих трех книг.
За много лет до своего ухода из жизни Валерий Иванович предлагал заключительную книгу трилогии в одно из научных из­дательств. При подготовке нынешнего издания использован имен­но этот более полный и, видимо, окончательный вариант рукопи­си (в архиве В.И.Бовыкина сохранилось 2 варианта книги, сильно различающихся по содержанию и объему), с которым 15 лет назад
3
работал издательский редактор. Именно благодаря этой, с позво­ления сказать, «работе» книга и не увидела свет вовремя, сущест­венно обеднив мировую историографию вопроса. Более беспар­донное обращение с авторским текстом, возможно, вполне обыч­ное для того времени, трудно себе представить. Автор забрал ру­копись из издательства и отложил, что называется, до лучших вре­мен. К сожалению, в тексте рукописи образовались лакуны — ока­зались утраченными несколько статистических таблиц, которые так и не удалось обнаружить в обширном архиве автора. Эти не­значительные утраты, по счастью, не умаляют того научного зна­чения, которое имеет нынешняя публикация этой книги. «Финан­совый капитал в России накануне первой мировой войны» вместе с недавно опубликованной нами другой работой В.И.Бовыкина «Французские банки в России», которая переведена на француз­ский язык и скоро увидит свет в серии «История экономики и фи­нансов Франции» (издаваемой Министерством экономики, фи­нансов и промышленности Франции), несомненно войдут в золо­той фонд отечественной исторической науки.
А. Сорокин
ВВЕДЕНИЕ
Эта книга завершает цикл исследований, посвященных исто­рии формирования финансового капитала в России. Проблема, которой она посвящена, отнюдь не была обделена вниманием в советской историографии. Однако трудно назвать другую пробле­му, изучение которой носило бы столь же неровный, скачкообраз­ный характер. Вспышка интереса к ней во второй половине 20-х годов, породившая ожесточенные дискуссии, сменилась длитель­ным застоем. Новая мощная волна исследований этой темы, под­нявшаяся на исходе 40-х годов, в середине 60-х годов, точно на­толкнувшись на какое-то препятствие, вдруг захлебнулась, и вновь более чем на целое десятилетие воцарилась мертвая зыбь. И каж­дый раз при этом происходила как бы смена поколений исследо­вателей. Немногие из тех, кто занимался указанной проблемой в 20-е годы, остались ей верны в дальнейшем. Большинство тех, кто занялся ею, в середине 60-х годов спешно покинули, оставили не­завершенными начатые исследования. И снова очередной подъем изучения данной темы был связан с притоком свежих сил.
Моя работа по исследованию процессов формирования финан­сового капитала в России началась еще в первой половине 50-х годов, когда по инициативе и под руководством А.Л.Сидорова резко активизировалось изучение экономической проблематики российского империализма. Большое влияние на ее развитие ока­зал И.Ф.Гиндин. Начавшись, как часть работы целого коллектива исследователей, она пережила те же взлеты и падения, которые были характерны для изучения данной проблемы в советской ис­ториографии. В процессе затянувшегося исследования неоднократ­но видоизменялся его замысел. Первоначально он ограничивался периодом предвоенного промышленного подъема, именно тем пе­риодом, которому посвящена данная книга. Но неизученность предшествующих процессов вынудила значительно расширить рамки исследования и начать его с 80—90-х годов XIX века. Ре­зультатом этого явилась книга «Зарождение финансового капитала в России» (М., 1967). Следующий этап работы, естественно, пре­следовал цель заполнить образовавшуюся лакуну — период кризи­са и депрессии. Ему была посвящена вторая часть цикла — «Форми­рование финансового капитала в России (конец XIX в. — 1908 г.)» (М., 1984), данная монография является ее продолжением.
5
Основное направление проводимого исследования осталось прежним. Его основу составила разработка архивных материалов российских банков. Все они подверглись систематическому и по возможности исчерпывающему изучению. Представившаяся воз­можность использовать архивы французских банков позволила в какой-то мере компенсировать пробелы, имеющиеся в дошедших до нас остатках архивов российских банков. Необъятные по свое­му объему архивные фонды промышленных предприятий подвер­глись выборочному исследованию. Главное внимание было уделе­но архивам предприятий тяжелой промышленности, особенно ма­шиностроительным и металлургическим. При освещении рассмат­риваемых процессов в ряде других отраслей российской промыш­ленности — нефтяной, текстильной, пищевкусовой — были ис­пользованы результаты исследований других авторов.
В заключение этого короткого вступления мне остается выра­зить глубокую благодарность всем, кто имел отношение к подго­товке этой книги.
Глава I
ОБЩИЕ УСЛОВИЯ И ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX вв. МЕСТО РОССИИ В МИРОВОЙ СИСТЕМЕ КАПИТАЛИЗМА
Россия относилась к числу стран, вступивших на путь капита­листического развития в то время, когда капитализм, утвердив­шийся в нескольких европейских государствах, стал определять ге­неральное направление мирового исторического процесса, форми­руя ту историческую среду, в которой происходило развитие ос­тальных территорий Европы и всего мира. Капиталистическая эво­люция этих стран представляла собой результат сложного взаимо­действия закономерностей развития, имманентных их обществен­ным структурам, и давления мирового капитализма.
Изучение механизма такого взаимодействия породило огром­ную мощь литературу. Это — разноплановые конкретно-истори­ческие исследования, в которых рассматриваются международные экономические связи различных стран в ходе их капиталистичес­кого развития и сравниваются свойственные им характерные черты этого развития, а также разнообразные обобщающие труды. Подавляющая их часть принадлежит перу зарубежных ученых1. Среди последних особого упоминания заслужили венгерские исто­рики И.Беренд и Д.Ранки, авторы цикла исследований, посвящен­ного вопросам капиталистического развития стран европейской иерархии, где значительное внимание уделено России2.
Воздействие передовых капиталистических государств на стра­ны, отстававшие в своем развитии было многообразным и далеко не однозначным. Оно проявлялось не только в распространении производственного опыта и технической мысли, экспорта машин и технологий, предоставлении инженерных кадров и капиталов, т.е. всего того, что укладывается в ленинскую формулу «пример и помощь» старых капиталистических стран молодым3. Вместе с тем это воздействие деформировало естественный процесс развития последних и несло угрозу экономического и даже политического их подчинения. Итоговый результат противоборства этих противо­речивых тенденций зависел от многих факторов.
Способность к восприятию положительных проявлений воз­действия более развитых государств и защите от его отрицатель­
7
ных последствий определялась прежде всего уравнением социаль­но-экономического развития тех стран, которые оказались объек­тами такого воздействия4.
Возможность использования «примера в помощи» более разви­тых государств заимствования их технических достижений и орга­низационно-хозяйственного опыта создавала предпосылки для ус­корения темпов индустриального развития стран, позднее начав­ших свой переход к капитализму, позволяя им в той или иной мере миновать промежуточные этапы становления крупного ма­шинного производства. Однако до начала XX в. эта возможность была реализована сравнительно немногими странами. Как показа­ла мировая история, для превращения ее в деятельность требова­лись определенные условия. Отделение промышленного производ­ства от земледелия являлось выражением глубинных процессов об­щественной эволюции. Будучи результатом далеко зашедшего раз­ложения натурального хозяйства и складывания общественного разделения труда, оно означало качественный сдвиг в развитии не только производительных сил, но и производственных отношений. Вот почему привнесение извне в отставшие страны отдельных эле­ментов промышленного производства — техники, организацион­ных форм, капиталов — могло иметь последствия только при на­личии там необходимых предпосылок для их адаптации. Образно говоря, вывезенные из передовых государств Западной Европы, семена индустриального развития были способны дать всходы лишь в том случае, если почва для них оказывалась подготовлен­ной. Достаточно напомнить, что промышленная революция в Рос­сии стала совершившимся фактом только после отмены в 1861 г. крепостного права, хотя возможность ввоза машин из-за границы и производства их внутри страны на основе иностранного опыта открылась задолго до реформы.
Второе необходимое условие реализации исторической тенден­ции ускорения индустриального развития молодых капиталисти­ческих стран — политическая их независимость, способность ог­радить свой внутренний рынок от конкуренции более развитых в промышленном отношении держав, ибо существование последних не только открывало возможность использования их опыта, но и представляло собой серьезную угрозу становлению крупной про­мышленности в других странах.
Наконец, использование иностранных капиталов могло иметь долговременный положительный эффект, если выкачивающиеся из страны прибыли не превышали приток новых вложений, и это использование не вело к политической зависимости государства, неспособного «жить по средствам». Опыт ряда стран, и прежде всего США, в экономической истории которых импорт капиталов из-за границы сыграл большую роль, свидетельствует о том, что при высокой динамичности развития народное хозяйство в состо­янии ассимилировать иностранные капиталы. Исследование аме­риканского историка Д.Мак-Кея выявило, что и в России в конце
8
XIX — начале XX в. наблюдался аналогичный процесс5. Но в США сумма размещенных за границей' государственных займов, неуклонно снижавшаяся с 70-х годов, составляла в начале XX в. небольшую часть всей заграничной задолженности страны. А в России на долю внешнего государственного долга, рост которого прекратился только в 1908—1912 гг., приходилось накануне Пер­вой мировой войны 3/5 общей суммы заграничной задолженности. Сравнение стран европейской периферии показывает, что там, где политическая надстройка в большей мере соответствовала потребностям капиталистического развития и не нуждалась в финансовой поддержке извне, иностранные государственные займы играли к началу XX в. меньшую роль в импорте капиталов из-за границы.
Характер воздействия более развитых стран на менее развитые и отношения между ними, естественно, не оставался неизменным. В орбиту мирового капиталистического хозяйства втягивалось все большее число стран, усложнялась его структура, менялись и ста­новились многообразнее формы мирохозяйственных связей. Стра­ны, являвшиеся первоначально более или менее пассивными объ­ектами воздействия извне, по мере их капиталистического разви­тия сами вступали на путь внешней торговой и финансовой экс­пансии и, внедряясь в складывавшуюся систему международного разделения труда и мирового рынка капиталов.
Проблема «Россия и Запад», т.е. проблема взаимоотношений России с более развитыми странами Западной Европы и их воз­действия на процесс эволюции и роста российского народного хо­зяйства, вызывает споры на протяжении не менее двух столетий. Напомню, что вопрос о судьбах капитализма в России, а следова­тельно, и о перспективах воздействия на нее капиталистических стран Западной Европы, занял на исходе XIX в. центральное место в развернувшейся тогда идейной борьбе, в ходе которой формиро­вались основные политические направления, проявившиеся в трех российских революциях начала XX века.
В результате Октябрьской революции и уничтожения капита­листических отношений в нашей стране этот вопрос постепенно утратил свое непосредственно практическое значение, перейдя в область истории. Но, поскольку проблемы социалистического строительства были во многом обусловлены тем наследием, кото­рое досталось новому обществу от российского капитализма, за пределами СССР капитализм продолжал существовать и разви­ваться, вопрос о судьбах российского капитализма, трансформиро­вавшийся в вопрос о закономерности победы социалистической революции в России, сохранил свое политическое звучание. Его трактовка оказалась связана с обоснованием выбора путей постро­ения социализма и оценкой перспектив мирового общественного развития.
Политизация освещения итогов капиталистического развития России наложила свой отпечаток не только на советскую истори­
9
ографию, она явно ощущается и в западной, особенно социологи­ческой литературе. Политические симпатии и идеологические раз­личия, разделяющие историков-марксистов и немарксистов — в вопросе об исторических судьбах мирового капитализма, естест­венно, влияли на трактовку теми и другими причин Октябрьской революции и степени ее экономической обусловленности. Однако в отношении установления уровня капиталистического развития России споры ведутся как среди историков-марксистов, так и не­марксистов. Они, на мой взгляд, вызываются не только идеологи­ческими расхождениями, но и объективными трудностями сопо­ставления процессов капиталистической эволюции и оценки их результатов в России и в других странах, в силу несоразмерности их территорий, соединения в едином государственно-территори­альном комплексе Российской империи метрополии и колоний, неравномерности развития отдельных ее регионов, характерной для нее переплетенности капиталистических отношений и пере­житков крепостничества. Все это не раз порождало представления об уникальности исторического пути России, особом типе россий­ского капитализма.
Но сравнительно-исторические исследования показали, что в мире нет хотя бы двух одинаковых капиталистических государств. Каждое государство представляет собой явление уникальное. По мере приобщения к капитализму все большего числа стран, наряду с подчинением их экономической жизни общим закономерностям капиталистического воспроизводства, в каждой стране на основе особенностей ее географического положения, природных ресурсов, исторического развития и общественного устройства складывалась единственная в своем роде народно-хозяйственная система, отли­чительные черты которой и определяли ее место на мировом рынке в условиях прогрессирующего международного разделения труда.
Именно эти свойства общности и индивидуальности капита­листических стран, обусловливавшие возможность и необходи­мость их экономического взаимодействия, обеспечивали противо­речивое единство формировавшейся мировой системы капитализ­ма. Неудивительно, что еще в конце XIX — начале XX в. они при­влекли к себе внимание тех исследователей, которые по свежим следам событий стали изучать процессы интернационализации экономической жизни капиталистических стран, видя в них при­знак вступления капитализма в новый этап своего развития. На этой основе уже в то время зародилась классификация стран, со­ставляющих мировую капиталистическую систему. Деление их на индустриальные и аграрные, метрополии и колонии, кредиторов и должников послужило исходным моментом в ее разработке.
Важный вклад в эту разработку внес В.И.Ленин, для которого определение места России в мировой капиталистической системе имело принципиальное значение. На исходе XIX в., отмечая «гро­мадные особенности» России «как в экономическом, так и во вне­
10
экономическом отношении», состоявшие прежде всего в том, что «ни в одной капиталистической стране не уцелели в таком обилии учреждения старины, несовместимые с капитализмом», В.ИЛенин в то же время обращал внимание на тождественность основных черт капиталистической эволюции России и стран Западной Ев­ропы6. В особенностях России он усматривал проявление более ранней стадии капиталистического развития: «Капиталистическая эволюция настолько сблизила уже общий экономический строй не только западно-европейских государств по сравнению друг с дру­гом, но и России по сравнению с Западом, что основные черты экономики крестьянского хозяйства в Германии оказываются те же, что и в России. Только тот процесс разложения крестьянства, который был подробно доказан русской марксистской литерату­рой, в России находился на одной из начальных стадий разви­тия...»7.
Вместе с тем размышления об особенностях капиталистичес­кой эволюции России по сравнению с передовыми странами За­падной Европы навели В.ИЛенина на мысль о возможности раз­личных типов развития капитализма, ибо отдельные черты капи­талистической эволюции России, не будучи свойственны всем странам, тем не менее являлись типичными для многих из них. Эта мысль легла в основу ленинского учения о двух основных типах капиталистического развития — «американском» («крестьян­ском») и «прусском» («помещичьем») — в зависимости от того, разрушалось или сохранялось в ходе буржуазного переустройства общества дворянское землевладение, утрачивали или удерживали крупные аграрии политическое господство в государстве8. Ко вто­рому типу капиталистического развития, наряду с Германией, а также Австро-Венгрией, Италией, Испанией, Японией, В.ИЛенин относил и Россию. Как видим, государства, «общая капиталисти­ческая природа» и «общий закон развития» которых были, по мне­нию В.ИЛенина, «несомненны»9, группировались им, исходя из типа и стадии их капиталистического развития. В России он видел государство прусского типа с незавершенными буржуазными пре­образованиями.
Следующим шагом в изучении структуры мировой капиталис­тической системы явилась ленинская группировка стран мира, ос­новывавшаяся на времени прохождения ими этапа утверждения капитализма. Она представляла собой, если пользоваться совре­менными понятиями, опыт «эшелонирования» мирового капита­листического развития. Отмечая необходимость учета различия «между странами с давно законченными и с незаконченными бур­жуазно-демократическими преобразованиями», В.ИЛенин указал на признак такого различия: «во всем мире эпоха окончательной победы капитализма над феодализмом была связана с националь­ными движениями»10. На этой основе он предложил выделить сле­дующие группы стран:
11
1) передовые капиталистические страны Западной Европы и США, «где национальное движение — прошлое»;
2) восток Европы (Австрия, Балканы, Россия), «где оно — на­стоящее»;
3) полуколонии и колонии, «где оно — в значительной степе­ни — будущее»1 К
В дальнейшем при подготовке брошюры «Статистика и соци­ология» В.И.Ленин составил воспроизводимую ниже схему, на­глядно показавшую зависимость места отдельных стран мира в системе международных финансовых и политических связей нача­ла XX в. от времени утверждения капитализма в этих странах, оп­ределяемого, исходя из признания его совпадения с эпохой бур­жуазно-демократических национальных движений12.
Картина дележа мира (в связи с национальным развитием)
 
Финансово-и политически-самостоятельные страны Финансово-несамостоятельные, политически самостоятел ьн ые страны Полуколонии (Китай) Колонии и политически-зависимые страны   
250 500   
350   
300 250   
1649   
1789   
1848 1848   
1871 1905 1911 XX век   
финансовая «зависимость»   
финансовая + отчасти политическая   
финансовая и политическая зависимость   
Даты (эпохи) великих буржуазно-демократических движений. национальных  
В рамочках здесь указано ориентировочные числа жителей каждой из четырех групп стран (в млн.). В первую группу В.ИЛенин включил Англию, Германию, Францию и США; во вторую — государства Восточной Европы, в том числе Россию и Австро-Венгрию, «западно-европейские мелкие страны», Японию, а также «часть южной и средней Америки». Сюда же при состав­
12
пенни этой схемы им была включена Турция13. Но в тексте бро­шюры «Статистика и социология» он отметил, что ее «географи­чески правильнее считать азиатским государством, а экономичес­ки "полуколонией"»14.
Таким образом, В.И.Лениным выделены четыре эшелона капи­талистического развития: первый образовали страны, где капита­лизм утвердился до 1848 (1871) г., второй — те, в которых его ут­верждение произошло между 1848 и 1905 г., третий — вступившие на путь буржуазно-демократических преобразований в начале XX в., четвертый — еще не вступившие ко времени составления схемы на этот путь. Отнесение отдельных стран к той или иной из выделенных в схеме групп не бесспорно. Оно вызывало в ряде случаев колебания и у В.ИЛенина15. Однако сам принцип данной группировки, основывающийся на учете качественных отличий положения в мировой капиталистической системе стран, приоб­щавшихся к капитализму на разных этапах ее формирования, вы­держал экзамен времени.
За многие годы, прошедшие с тех пор, когда была составлена эта схема, накоплен богатейший фактический материал, характе­ризующий капиталистическое развитие отдельных стран, регионов и всего мира. Резко возросший после второй мировой войны ин­терес зарубежных экономистов к изучению механизма экономи­ческой динамики, в частности, к исследованию факторов роста, а также путей преодоления отсталости, и в связи с этим обращение некоторых из них к анализу исходных этапов капиталистического развития, породившие ряд историко-социологических теорий: «стадий роста» У.Ростоу16, «динамики модернизации» С.Блэка17, «стадий экономической отсталости» АГершенкрона18 и др. — все это стимулировало сравнительные историко-экономические иссле­дования на Западе, в том числе и такие, где объектом для сравне­ния являлась Россия19. Использовав методы как стадиально-диа­хронического, так и синхронического анализа20, эти исследования, несмотря на присущие им в той или иной степени недостатки в освещении истории России, обусловленные влиянием распростра­ненных теоретических стереотипов или тенденциозных общих представлений, а отчасти ограниченностью источниковой базы, дали обильную пищу для размышлений о сходных чертах и отли­чиях экономического роста стран, принадлежащих к разным эше­лонам мирового капитализма, о характере их взаимодействия в процессе его становления и развития.
В осмыслении накопленного багажа фактов и наблюдений, от­носящихся к эшелону, к которому принадлежала Россия, наиболь­ший интерес, пожалуй, представляют упомянутые выше труды И.Беренда и Д.Ранки. Начав с изучения региональных особеннос­тей экономического роста стран Центральной и Восточной Евро­пы в XIX—XX вв., они вышли на проблему индустриального раз­вития европейской периферии, как одного из эшелонов мирового капитализма.
13
Для советской историографии до последнего времени характер­но, как уже отмечалось выше, почти полное отсутствие сравни­тельных исследований, в которых процессы капиталистического развития России анализировались бы в сопоставлении с аналогич­ными процессами в других странах. Утверждения об особенностях российского капитализма в большинстве своем либо совершенно голословны, либо носят умозрительный характер, являясь резуль­татом сравнения картины реальной экономической жизни в Рос­сии с некоей абстрактной моделью «классического» капитализма. В течение длительного времени решение вопросов о месте России в мировой капиталистической системе, о специфике российского капитализма начала XX в. определялось не историческими иссле­дованиями, а каноническими априорными формулами. Такую роль играл прежде всего сталинский тезис, о том что «Царская Россия была величайшим резервом западного империализма не только в том смысле, что она давала свободный доступ загранич­ному капиталу, державшему в руках такие решающие отрасли на­родного хозяйства России, как топливо и металлургию, но и в том смысле, что она могла поставить в пользу западных империалис­тов миллионы солдат»21. Выросшая из него «концепция» полуко­лониальной зависимости России, которая с середины 30-х годов приобрела характер непререкаемой догмы, предписала историкам совершенно определенные оценки степени отсталости России и характера ее отношений с западно-европейскими державами22. А трактовка особенностей монополистического капитализма в Рос­сии с конца 40-х годов оказалась подчинена ложной интерпрета­ции ленинского термина «военно-феодальный империализм»23. Когда же к середине 60-х годов советские историки отказались от «концепции» полуколониальной зависимости России и от исполь­зования термина «военно-феодальный империализм», для характе­ристики российского монополистического капитализма, выясни­лось, насколько сильна сложившаяся за долгие годы привычка к приоритету априорных формул над результатами конкретно-исто­рических исследований. В результате вместо отвергнутых формул стали предлагаться новые, вычитанные из работ В.И.Ленина (тезис об «октябристском капитализме») или приписанные ему («концеп­ция» многоукладное™ экономики России24).
Общее место в советской политической литературе является признание России начала XX в. страной «среднего уровня капита­листического развития». Получив одобрение авторитетнейших на­учных трудов второй половины 60-х годов, суммировавших итоги изучения российского капитализма25, это признание до последнего времени повторялось, как нечто, не вызывающее сомнений, в раз­личных изданиях26. Следует, однако, заметить, что признание Рос­сии среднеразвитой капиталистической страной не помешало представителям «нового направления» в изучении социально-эко­номических предпосылок Октябрьской революции рассматривать
14
российский капитализм лишь в качестве одного из укладов много­укладной экономики страны27.
Лишь недавно против него выступил Е.Г.Плимак на том осно­вании, что В.ИЛенин будто бы относил Россию к странам «"сред-неслабого" развития капитализма», имея в виду его пометку на полях книги Н.И.Бухарина «Экономика переходного периода» (М., 1920)28.
Его убеждение в том, что для обоснования предложенного им пересмотра давно бытующей в историографии оценки уровня ка­питалистического развития России достаточно сослаться на одно слово, вычитанное им среди ленинских замечаний, само по себе характерно, свидетельствуя о живучести примитивно-догматичес­кого мышления. К тому же Е.Г.Плимак, вырвав понравившееся ему слово из контекста, явно не понял его смысла. В своей книге Н.И.Бухарин писал: «Концентрация социальной мощи буржуазии в государственной власти, сросшейся с экономическими организа­циями капитала, создавала гигантское сопротивление для рабочего движения. Поэтому крах мировой капиталистической системы на­чался с наиболее слабых народно-хозяйственных систем, с наиме­нее развитой государственно-капиталистической организацией». В связи с этим В.И.Ленин, подчеркнув слова «наиболее слабых», за­метил: «неверно: со "среднеслабых". Без известной высоты капи­тализма у нас бы ничего не вышло»29. Следовательно, речь шла не о «среднеслабом» развитии капитализма, как уверяет Е.Г.Плимак, а о «среднеслабых» народно-хозяйственных системах, т.е. таких, где сращивание государственной власти с экономическими орга­низациями капитала не привело еще к созданию механизма «ги­гантского сопротивления» рабочему движению. Но это не исклю­чало достижения ими «известной высоты капитализма». Именно таково было, по мнению В.ИЛенина, положение в России, выра­женному в его помете.
Гораздо более аргументированно выступил против признания России среднеразвитой капиталистической страной К.Функен, по­святивший целую книгу доказательству отсутствия экономических предпосылок Октябрьской революции30. Он тоже не обошелся без цитат, но, кроме того, высказал свои собственные соображения о том, как следует понимать термин «среднеразвитая капиталисти­ческая страна», чего, кстати сказать, мне не приходилось встречать в советской литературе31. Это важно уже потому, что дает необхо­димую основу для обсуждения точки точки зрения автора.
Разъясняя ее К.Функен пишет; «Конечно, было бы неверным характеризовать царскую Россию как колониальную страну, кото­рая беззащитно подвергалась воздействию империалистических метрополий... Царская Россия не была по своему социально-эко­номическому статусу страной типа Индии или Китая; в десятиле­тия перед мировой войной она занимала прочную международную позицию в горнодобывающей промышленности, металлообработ­ке, текстильной промышленности. Если отвлечься от текстильной
15
промышленности, то во всех этих отраслях производство велось на высоком техническом уровне, имелось высокое органическое стро­ение капитала и очень высокая концентрация. С другой стороны, в отношении доходов на душу населения, производства, на душу потребления населения, Россия оставалась далеко позади высоко­развитых стран...» К.Функен полагает, что определение «среднера­звитая капиталистическая страна» применимо к России, если под ним понимать страну, «которая в шкале промышленного развития мира занимала среднее положение — между Китаем, Индией и т.д., с одной стороны, и США, Англией, Германией и т.д. — с другой стороны». Однако, по мнению К.Функена, это противоре­чит теории Маркса, «согласно которой "капиталистическая стра­на" — среднеразвитая, высокоразвитая, или же слаборазвитая — это определенное общественное отношение, общественная струк­тура, а не определенная степень развития промышленности»32. Но разве развитие промышленности не выражает изменения общест­венной структуры? Ведь сам К.Функен видит первый признак «среднеразвитой капиталистической страны» в том, что «такая страна эмансипировалась от своего аграрного воспроизводственно­го базиса; сельскохозяйственная продукция более не играет роли основного фактора, определяющего экономическое положение страны; конъюктура и хозяйственный цикл страны более не зави­сят от ежегодного урожая»33.
Кроме этого признака, К.Функен выдвигает еще четыре. Ни один из них, по его мнению, не подходит к России. В отношении первого признака он, безусловно, прав. Но к началу XX в. в мире существовало немного стран, которые действительно эмансипиро­вались от своего аграрного базиса. Это были страны Западной Ев­ропы и США. Причем рубеж, когда доля промышленности превы­сила долю сельского хозяйства в валовом национальном продукте, США перешли в начале 80-х гг. XIX в., а Франция — на исходе того же десятилетия. Скандинавские страны его преодолели в конце XIX — начале XX века34. Соотношение упомянутых долей в России было примерно таким же, как в Австро-Венгрии и Италии.
Второй из предложенных К.Функеном признаков капиталисти­ческой среднеразвитое™ общественная структура страны в решаю­щей степени пронизана антагонизмом двух современных клас­сов — наемных рабочих и капиталистов» В России, как он счита­ет, этот антагонизм «между наемным трудом и капиталом еще не стал решающим противоречием»35. И снова К.Функен и прав, и неправ. Действительно, вследствие незавершенности буржуазно-демократических преобразований в стране, ее общественную структуру до февраля 1917 г. «пронизывала» общенародная борьба за уничтожение всех остатков крепостничества и, прежде всего, самодержавия. Но решающим фактором в развертывании этой борьбы стал антагонизм между трудом и капиталом, а ее ведущей силой — пролетариат. На это указывают не только советские, но и многочисленные западные исследования. Теперь уже общепри­
16
знанно, что борьба российского пролетариата являлась стержнем общественной жизни страны и важным элементом международно­го рабочего движения36.
Можно высказать аналогичные возражения и относительно трактовки К.Функеном трех других признаков капиталистической «среднеразвитое™» в применении их к России: здесь еще не сфор­мировались единые, глубоко капиталистические отношения вос­производства; подвижности капитала мешали не только полити­ческие, юридические и культурные препятствия, но и изначальная тенденция крупной промышленности к монополии; царское госу­дарство «определяло развитие страны»37. Но главное состоит в том, что предложенные им признаки учитывают контрасты капи­талистического развития России, ее социально-экономическая структура не укладывается в его систему координат.
Вопреки мнению, высказанному И.И.Минцем38, западные ис­торики, несмотря на различия во взглядах, в общем отнюдь не склонны преувеличивать успехи капиталистического развития Рос­сии.
Расчеты А.Гершенкрона39, а затем Р.Голдсмита40 показали вы­сокие темпы развития промышленности в России в конце XIX — начале XX века. С этим согласны все. «Построенные Голдсмитом ряды промышленного производства, — отмечает П.Грегори, — подтверждают вывод Гершенкрона, сделанный им в ранней работе на основе изучения российского промышленного производства, что значительный рывок в выпуске промышленной продукции произошел в середине 80-х годов XIX в. и что коэффициент про­мышленного роста России превосходил соответствующие показа­тели передовых промышленных стран в периоды их промышлен­ных революций»41. А.А.Милворд и С.Соул констатируют, что «с 1990 г. промышленный рост России был самым быстрым в Евро­пе»42.
Однако лишь У.Ростоу полагал, что Россия в 1890—1914 гг. прошла стадию «взлета» (take-off), предшествующую по его теории стадии «самонепрерывного роста» (self-sustained growth), характер­ного для «современного» общества.
А.Каган, отмечавший, что отставание России в области про­мышленности от промышленно развитых государств было менее значительным, чем в других областях43, вместе с тем высказал мнение, что изменения, происшедшие в экономике России в 1890—1913 гг., не были достаточны для превращения ее из страны преимущественно аграрной в индустриальную44. В.Блэквелл, кон­статировавший, что предпосылки для «взлета» складывались в России еще в 1800—1860 гг.45, оценивая результаты ее промыш­ленного развития к 1914 г., указал на незавершенность начавшейся индустриализации. По его словам, «русский капитализм только начал созревать»46.
М.Фэлкус прямо поставил под сомнение утверждение У.Рос­тоу. Он полагал, что на вопрос, миновала ли российская эконо­
17
мика к 1913 г. стадию «взлета», «нельзя дать прямой ответ»: «Даже если принять во внимание полезность концепции Ростоу, неаде­кватность данных не позволяет дать такой ответ. Конечно, по до­стигнутому Россией к 1913 г. уровню национального дохода на душу населения, она являлась одной из беднейших в мире стран среди великих держав и одним из беднейших государств в Евро­пе». Вместе с тем он признавал, что именно в промышленном раз­витии Россия достигла самых больших успехов, хотя структура российской промышленности... едва ли была «современной» по сравнению с другими передовыми нациями. И все же, в течение нескольких десятилетий было сделано много. Нельзя дать доста­точного объяснения роста российской экономики в период совет­ского режима после 1917 г., не принимая во внимание промыш­ленную базу, созданную царской Россией47. М.Фэлкус следующим образом оценивал то, что «было сделано»: «Россия к 1913 г. имела значительный промышленный сектор. В абсолютных цифрах рос­сийский промышленный сектор был пятым в мире после США, Германии, Англии и Франции. У России была также хорошо раз­витая тяжелая промышленность... Что касается производства про­дукции на душу населения, российские показатели были гораздо менее впечатляющими». Констатировав, что «по производству промышленной продукции на душу населения США более чем в 10 раз превосходили Россию», он заметил: «Это иллюстрирует, кстати, очень важный вывод: для страны, подобной России, с ог­ромным крестьянским населением, показатели душевого дохода имеют только весьма ограниченную значимость»48.
Наблюдение М.Фэлкуса заслуживает внимания. Действитель­но, при больших контрастах развития экономики усреднение раз­витых и отсталых ее компонентов вряд ли проясняет картину. Каков же вывод? Ведь экономика, включая в себя и те и другие компоненты, представляла собой нечто единое.
Сам М.Фэлкус, пытавшийся решить этот вопрос на основе анализа структуры народного дохода России в 1913 г. пришел к выводу, что ее экономика все еще носила «отсталый» ^underdevel­oped*) характер49.
Мнение М.Фэлкуса о «полезности концепции Ростоу» и пред­ложенных им критериев определения уровней экономического развития разделяют далеко не все западные историки и экономис­ты50. Вероятно поэтому, П.Грегори предпринял попытку оценить результаты экономического развития России за 1861—1917 гг., ис­ходя из понятий концепции С. Кузнеца о «современном экономи­ческом росте» (NEG). В соответствии с этой концепцией им были рассмотрены тенденции роста населения, динамики рождаемости и смертности, увеличения валовой и душевой продукции, эволю­ции народно-хозяйственной и промышленной структур, измене­ния модели потребления. Вывод его гласил: «Россия после осво­бождения крестьян демонстрировала довольно высокие темпы роста общего выпуска продукции, не показывая при этом столь же
18
высоких темпов роста выпуска продукции на душу населения из-за высоких показателей роста населения... Низкий темп роста про­изводительности труда в сельском хозяйстве был основным пре­пятствием, сдерживавшим общий темп роста производства. Хотя темпы рождаемости и смертности в России в начале XX в. стали проявлять характерные черты «современного экономического роста», основной тенденцией все же была тенденция быстрых тем­пов рождаемости, что удерживало темп роста выпуска продукции на душу населения на минимальном уровне. Ограниченные темпы роста производства продукции на душу населения, в свою очередь, влияли на структуру российского выпуска продукции и потребле­ния. Несмотря на решительные структурные сдвиги в 90-е годы XIX в., структура выпуска оставалась примерно той же, что и структура выпуска продукции развитых стран накануне модерни­зации. Хотя имеются различные мнения относительно структуры российской промышленности, все же может быть выдвинуто в большой мере гипотетическое суждение о том, что различия в структуре российской промышленности и в структурах промыш­ленности передовых стран являлись не очень значительными. Если это положение верно, то «предреволюционная Россия имела своего рода двойственную экономику с очень современной про­мышленностью и отсталым сельским хозяйством»51.
Создается впечатление, что западные историки, изображая этот неравный брак развитой промышленности и отсталого сельского хозяйства в России, в большинстве своем отдают решающую роль в нем отсталому сельскому хозяйству. Наиболее явно это выразили А.Милворд и С.Соул. «В России, — пишут они, — элементы ра­бовладельчески-феодального и капиталистического общества про­должали существовать бок о бок, и это не сглаживало их, а, на­против, порождало новые проявления напряжения... Россия была страной крайностей — в климате, в роскоши и в нужде, в прими­тивном сельском хозяйстве и в самой современной сталелитейной промышленности в Европе... ее население было столь велико и росло столь быстро, что усилия, которые были бы успешными в другом контексте, оказывали малое экономическое воздейст­вие...»52. По мнению О.Крисп, несмотря на то, что в 1913 г. Рос­сия являлась четвертой промышленной державой в Европе и имела по абсолютным показателям значительный индустриальный сектор, в котором было представлено большинство современных фабричных отраслей... структура ее общества, рабочей силы вало­вого национального продукта оставалась характерной для доинду-
стриальной или, в лучшем случае, полуиндустриальной экономи-ки53.
Это, безусловно, верно, если иметь в виду количественное пре­обладание аграрного сектора в российском народном хозяйстве. Однако, как показали исследования историков-аграрников, этот сектор не был однородно отсталым. В нем все более важную и ак­тивную роль стали играть капиталистические отношения. К началу
19
XX в. именно они определяли облик ряда крупных сельскохозяй­ственных регионов. К тому же в данном случае речь идет о взаи­модействии динамичного и статичного элементов. Первый — ка­питализм в промышленности и сельском хозяйстве России — на­ходился в состоянии развития и обладал значительным потенциа­лом поступательного движения. На его стороне была сила воздей­ствия на российскую экономику мирового капиталистического хо­зяйства. Второй элемент — крепостнические пережитки в аграр­ном строе страны — будучи давно обречен на гибель, существовал лишь благодаря поддержке политической надстройки, которая, впрочем, тоже получала в виде государственных займов помощь извне. Этот элемент не был способен развиваться. Он мог только мешать развитию первого элемента. Его существование тормозило и деформировало эволюцию народного хозяйств, определявшуюся капитализмом.
В этом смысле большой интерес представляет работа Х.Хау-манна «Капитализм в царском государстве 1906—1917 гг. Органи­зационные формы, соотношение сил, баланс достижений в про­цессе индустриализации»54, в которой он попытался осветить ре­зультаты воздействия на развитие капитализма в России со сторо­ны царизма, как формы политического господства «дворян-земле­владельцев», олицетворявших собой пережитки крепостничества в экономическом и социальном устройстве страны. Поскольку в России «наряду с высокоразвитой формой капитализма, сохрани­лись «домонополитические» формы в производстве предметов по­требления, ранние и докапиталистические формы в мелкой про­мышленности в сельском хозяйстве, которые все были тесно между собой связаны и пронизывали друг друга», Х.Хауманн при­шел к заключению, что делать из этого «среднеразвитый капита­лизм»... было бы упрощением», ибо при этом не учитывалась бы сложность тогдашней общественной системы и нельзя осветить «совокупность» русского исторического процесса55. Он предложил охарактеризовать российский капитализм как «уродливый» или, может быть точнее, «искалеченный», капитализм (verkriippelter kapitalismus) с государственно-капиталистическими элементами56.
Это довольно удачный «образ». Ведь развитие российского ка­питализма было действительно деформировано ускоряющим воз­действием внешних факторов и тормозящим — внутренних. Но сама по себе констатация факта деформации («искалечения») не­достаточна. Необходимо знать ее характер и степень.
Для ответа на такой вопрос многое дает выполненное П.Гре­гори исследование эволюции российского народного дохода в 1885—1913 гг., представляющее собой высочайший образец про­фессионализма. Подтвердив, естественно, что для России были ха­рактерны значительное преобладание в экономике сельскохозяй­ственного производства и резкое несоответствие занимаемых ею мест среди других капиталистических стран по абсолютному раз­меру национального дохода и его сумме в расчете на душу насе­
20
ления, это исследование позволило сделать и гораздо менее три­виальные выводы. Некоторые из выводов П.Грегори настолько важны для понимания нашей темы, что я приведу их полностью:
1. «В прежних исследованиях о национальном доходе России темпы роста царской экономики преуменьшались. Ежегодные темпы роста в период российской "индустриализационной эры" (1885—1913) составляли примерно 3,25% (чистый национальный продукт) и 1,7% (чистый национальный продукт на душу населе­ния). Эти данные отличаются от более ранних подсчетов Раймонда Голдсмита, согласно которым темпы роста составляли примерно 2,7% (ЧНП) и 1,25% (ЧНП на душу населения) за тот же период».
2. «Темпы роста царской экономики были относительно высо­ки с точки зрения мировых стандартов конца XIX — начала XX в. Россия принадлежала к группе стран с наиболее быстро развива­ющейся экономикой, как США, Япония и Швеция».
3. «Экономический рост и структурные изменения царской экономики в 1885—1913 гг. соответствуют образцу современного экономического роста, который испытали на себе индустриально развитые страны. Я, следовательно, мог заключить, — пишет П.Грегори, — что Россия вступала в эру современного экономи­ческого роста в течение периода с 1885 г. по 1913 г. Его процесс был прерван в 1914 г. в связи с началом первой мировой войны».
4. «Представление Александром Гершенкроном экономическо­го развития России "азиатским" по своему характеру является обо­снованным в некоторых отношениях и необоснованным в других. Царская Россия начала и завершила индустриализационную эру с относительно высоким уровнем инвестирования, а также государ­ственных расходов и низким уровнем личного потребления для страны с низким доходом. Это явление соответствует модели от­носительной отсталости Гершенкрона. Однако относительно высо­кая доля инвестирования не может быть объяснена прямым госу­дарственным вмешательством (как в случае с Японией). Поэтому механизм, при помощи которого Россия достигла такого высокого уровня инвестирования на ранней стадии экономического разви­тия, предстоит еще установить. Мнение Гершенкрона о том, что за высокую норму инвестирования были вынуждены "заплатить" русские крестьяне, и его утверждение о низкой производительнос­ти российского сельского хозяйства не были подтверждены моими результатами, — отмечает П.Грегори. — Главное расхождение между данным исследованием и концепцией Гершенкрона заклю­чается в трактовке вопроса о производительности российского сельского хозяйства. Я пришел к выводу, что производительность российского сельского хозяйства (и жизненный уровень деревни) была намного выше, чем это допускал Гершенкрон».
5. «Царская экономика хорошо интегрировалась в мировое хо­зяйство, и колебания уровней цен и производства в значительной мере диктовались "внешними" факторами. Внутренний уровень цен следовал за тенденциями на мировом рынке, а колебания раз­
21
меров инвестирования и объемов валового производства были со­гласованы (очевидно, с некоторым отставанием) с мировыми ин­вестиционными и производственными циклами. Важнейшая отли­чительная особенность России состояла в неблагоприятном воз­действии революции 1905 г., которое послужило причиной того, что российский экономический цикл вышел из общего хода ми­рового цикла»57.
Противоречивость капиталистического развития России и не­однозначность его результатов, естественно, порождают расхожде­ния в их оценках. Последние во многом зависят от ракурса рас­смотрения проблемы. В условиях существования в России полу­феодальной политической надстройки, помещичьего землевладе­ния и других пережитков крепостничества процессы капиталисти­ческого развития происходили нередко в своеобразной феодальной оболочке или принимали необычные, скрытые формы, что мешает установить их подлинный масштаб. Поэтому я хочу присоединить­ся к словам Р.Гэтрелла: «Соблазн описать дореволюционную Рос­сию как экономически отсталую, очень велик, но это то искуше­ние, с которым следует бороться»58.
Учитывая невероятные контрасты народного хозяйства России, признание ее среднеразвитой капиталистической страной, как бы приводившее к одному знаменателю, совершенно несовместимые, взаимоисключающие свойства российской экономики, имело, на мой взгляд, познавательный смысл лишь в выявлении места Рос­сии в ряду стран, вступивших на путь капиталистического разви­тия.
В последнее время при сравнительной характеристике россий­ского капитализма стала использоваться идея "эшелонирования" мирового капиталистического развития. Она привлекла к себе внимание советских историков еще в 60-е годы. К ее осмыслению применительно к истории России первым обратился тогда К.Н.Тарновский. В 1964 г. он опубликовал в журнале «Вопросы истории» статью, в которой поделился своими соображениями о том, что дает книга А.И.Левковского «Особенности развития ка­питализма в Индии» (М., 1963) для понимания процессов соци­ально-экономического развития пореформенной России59. Два об­стоятельства, на мой взгляд, предопределили обращение К.Н.Тар-новского к этой книге. Первое — это отмеченные уже диспропор­ции в изучении развития мирового капитализма в советской исто­риографии; в то время как разработка экономической истории стран Европы и Северной Америки второй половины XIX — на­чала XX в. почти полностью прекратилась, востоковедческие ис-торико-экономические исследования, получившие широкий раз­мах, принесли чрезвычайно интересные результаты. Они, естест­венно, обратили на себя внимание. Второе обстоятельство — опуб­ликование в конце 50-х — начале 60-х годов ряда трудов, которые, показав особую живучесть крепостнических пережитков в аграр­ном строе России и специфическую роль государства в ее эконо­
22
мическом развитии вызвали повышенный интерес к особенностям российского капитализма, отличавшим Россию от капиталистичес­ких стран Запада60.
Отметив в своей статье «много общих черт в развитии капита­лизма в современной Индии и в России второй половины XIX столетия», К.Н.Тарновский высказал мнение, что основной вывод А.И.Левковского «о наличии существенных отличий в развитии капитализма в двух крупных категориях стран — метрополиях, с одной стороны, и зависимых государствах — с другой», «несколько суживает сферу капиталистических государств с охарактеризован­ным им на примере Индии типом самостоятельного развития ка­питализма», поскольку «охарактеризованные в его книге особен­ности развития капитализма относятся не только к бывшим коло­ниальным и полуколониальным государствам, а и к странам позд­него капитализма вообще»61.
Спустя почти десятилетие, К.Н.Тарновский следующим обра­зом сформулировал свои наблюдения: «Главный результат сравни­тельно-исторического анализа сводился к выводу о двух типах стран со сходными чертами капиталистической эволюции. К пер­вому относятся страны раннего, ко второму — позднего капита­лизма. Главная особенность капиталистической эволюции стран второго типа заключается в том, что они не знали четко выражен­ного капитализма «свободной конкуренции». В капиталистическую стадию они вступили при наличии весьма значительных остатков феодализма, тормозивших социально-экономическое развитие; со­здание системы крупнопромышленного производства происходило с существенными нарушениями «классической» последовательнос­ти (мелкотоварное производство — мануфактура — фабрика — па­ровой железнодорожный и водный транспорт) и более быстрым темпом; последнее обстоятельство объясняется активным вмеша­тельством государства в сферу экономики, с одной стороны, и массовым притоком иностранных капиталов — с другой; наконец, одним из результатов такого пути складывания системы крупнока­питалистического производства было возникновение весьма зна­чительного государственно-капиталистического сектора в эконо­мике страны, явления, почти совершенно не известного странам первого типа»62.
Наряду с таким давлением мира на страны «раннего» и «позд­него» капитализма, с включением в число последних, наряду с Россией и Японией, полуколоний и колоний, которое представля­ло собой один из постулатов «нового направления» в изучении со­циально-экономических предпосылок Октябрьской революции, в литературе 70-х годов высказывались и иные взгляды.
И.Ф.Гиндин полагал, что «процессы утверждения капитализма стран Европы и единичных неевропейских стран... складывались в три общих типа: западно-европейский, среднеевропейский и рос­сийско-японский». При этом он обращал внимание на ряд общих черт, которые, будучи присущи второму и третьему типам, отли­
23
чал и их от первого типа: использование сложившегося «в опере­дивших странах» опыта «машинного производства, технической и хозяйственной организации»; ограждение внутреннего рынка «по­средством таможенных пошлин от конкуренции со стороны про-мышленно развитых держав», обеспечивавшееся политической не­зависимостью стран второго и третьего типа; осуществление пере­хода к капитализму «не революционным, а "эволюционным" пу­тем — трансформацией социальной структуры и политического строя при незавершенных буржуазных революциях»63. Но это обуржуазивание, по его мнению, зашло в странах второго типа дальше чем третьего, следствием чего были отличия между ними в экономической роли государства64.
Отмечая, что «процесс перенесения новых производств в Рос­сию и Японию» «ничем в главном не отличался от тех же несколь­ко более ранних процессов в Центральной Европе и США», И.Ф.Гиндин писал: «Совершенно по-иному складывались взаимо­отношения между промышленно развитыми странами и их коло­ниями и лишь формально политически независимыми странами Азии и Латинской Америки. Все они были лишены возможности оградить свой внутренний рынок таможенными пошлинами от "ненасильственного" проникновения иностранных товаров. Здесь передовой капитализм великих держав приводил к разложению до­капиталистических отношений, усиливал старый "средневековый капитализм" — торговый и ростовщический капитал — и исполь­зовал колонии и полуколонии как свои экономические придат­ки»65.
Мной Россия включилась в число стран, совершивших свой переход к капитализму как бы во «втором эшелоне», когда его по­беда в нескольких передовых государствах приобрела уже необра­тимый характер, и он стал распространяться вширь, вовлекая в свою орбиту отставшие страны66. Этот «второй эшелон» состави­ли, как мне представлялось, страны, которые в условиях форми­рования мировой системы капитализма оказались способны ис­пользовать «пример и помощь» извне для ускорения капиталисти­ческого преобразования их народнохозяйственных систем. Важ­нейшие общие свойства стран «второго эшелона» сводились, на мой взгляд, к наличию необходимых внутренних предпосылок, обеспечивающих возможность восприятия внешних ускоряющих воздействий, и сохранение политической независимости, ограж­дающей от тормозящих влияний окружающей международной среды.
Примечательно, что против отождествления процессов утверж­дения капитализма в политически зависимых странах (полуколо­ниальных и колониальных) и в России выступили специалисты по проблемам «третьего мира»67. Именно ими была предложена кон­цепция трех эшелонов мирового капиталистического развития68, которая стала применяться и для определения места российского капитализма69, — деление стран на эшелоны. Согласно этой кон­
24
цепции, очень близко к рассмотренному выше первоначальному варианту ленинской «картины дележа мира», где полуколонии и колонии объединены в одну группу.
Интересная интерпретация концепции трех эшелонов приме­нительно ее к России дана И.И.Долуцким. «Общества первого эшелона, — пишет он, отличает самопроизвольное зарождение и развитие капиталистических отношений в недрах феодального об­щества. Решающую роль в развитии играют внутренние факторы, внешнее воздействие оказывает ускоряющее влияние, однако не носит принципиального характера»70.
Страны второго эшелона вступают на путь капитализма, по оп­ределению И.ИДолуцкого, с конца XVIII в. и до 60—70-х гг. XIX в., отстав от стран первого эшелона «на целую фазу разви­тия». «Отсюда — догоняющий характер, который означает не про­сто неравномерность модернизации, а скачкообразность развития, ведущую к разрывам между различными структурами общест­ва... — продолжает он. — Поскольку отдельные формационные предпосылки капитализма (прежде всего социально-экономичес­кие) здесь выражены слабо, а какие-то (политические и правовые) могут долгое время вообще отсутствовать, то недостроенные эле­менты начинают изменяться при недостаточности или даже отсут­ствии внутренних базисных сдвигов, под влиянием внешнего "де­монстрационного эффекта". Огромную роль в странах эшелона иг­рает государство, выступающее не только инициатором капиталис­тических преобразований (революции сверху), но и системообра­зующим фактором»71.
«Страны третьего эшелона — поясняет далее И.И.Долуцкий, — вступили на капиталистический путь в конце XIX — первой по­ловине XX в. К началу XX в. они находились на достаточно низ­ком уровне капиталистического развития или же вообще такового не имели. В это время они подверглись мощному деформирующе­му воздействию мировой системы капитализма прежде всего в лице его центров. Следует отметить, что в развитии эшелона ре­шающую роль играли внешние факторы, поэтому страны, входив­шие в него, получили название обществ зависимого капитализма. Капитализм здесь либо не вызревает на собственной основе и привносится извне, либо вторжение передовых форм капитализма прерывает нормальную эволюцию национальных форм капитала и заставляет функционировать по законам "центров"... Зависимость носит здесь структурный характер — извне внедряются произво­дительные силы и соответствующие им производственные отноше­ния, которые не уничтожают зависимость, а воспроизводят ее на более высоком уровне». «Она здесь выступает в качестве силового магнитного поля, которое постоянно поддерживает (в деформиро­ванном виде) весь тот комплекс особенностей развития стран, по­лучивших расширительное название "Восток". Ни одна из стран второго эшелона не знала ни структурной, ни "силовой" зависи­мости. Как не знала и особой многоукладное™ экономики, когда
25
сосуществуют часто не связанные между собой уклады, среди ко­торых ни один не занял ведущего положения, не сумел заставить работать на себя другие уклады»72.
Возражая с этих позиций против допускавшегося сторонника­ми «нового направления» «переноса отдельных закономерностей и особенностей развития капитализма стран III эшелона на предре­волюционную Россию», И.И.Долуцкий высказывает мнение, что имеющиеся с учетом эшелонного развития мирового капитализма, позволяют «указать на ошибки, допущенные М.Я.Гефтером, К.Н.Тарновским, П.В.Волобуевым в конце 60-х — начале 70-х годов и сохранившиеся, к сожалению, в последней книге П.В.Во-лобуева»73. Он следующим образом обосновывает свое мнение: «Представляется некорректным обращение к опыту и закономер­ностям развития "освободившихся от колониальной зависимости стран Азии и Африки" в вопросе о формировании капиталисти­ческого производства, соотношения укладов, аграрной эволюции. Сам подход к многоукладности как характеристике целого, опира­ющийся на единую специфику стран II и III эшелонов как стран «молодого капитализма», свидетельствует об отказе от учета прин­ципиальных особенностей именно стран Азии и Африки. Некото­рые общие моменты, несомненно, имеются, однако, российский вариант не менее нетипичен для Востока, чем классический — для России»74.
Как полагает И.И.Долуцкий, «обратив внимание на ряд общих социологических закономерностей, объединяющих страны II и III эшелонов как страны вторичного капитализма, новое направ­ление обошло закономерности развития в среднеразвитых стра­нах»75. В частности, ему «представляются необоснованными» «ут­верждения П.В.Волобуева о многоукладности экономики России нач. XX в. как деформирующем развитие капитализма факторе, о неразвитости и придавленности капиталистических отношений в сельском хозяйстве докапиталистическими, а также его вывод «о зависимом характере российского капитализма». Он считает, что в том смысле, в каком термин «зависимость» истолковывается при­менительно к странам третьего эшелона, «Россия зависимой стра­ной не являлась»: «В России, как и в других странах периферий­ной Европы, развитие шло не столько под воздействием внешних импульсов, посылаемых центрами империализма, сколько в ре­зультате реализации внутренних закономерностей, хотя и наблю­далась их известная деформация. Зависимость эту можно предста­вить формулой "а + в", где первое слагаемой (постоянно расту­щее) — роль и значение внутренних факторов, второе (постепенно сокращающееся) — удельный вес факторов внешних. Благодаря этому мог сокращаться разрыв между странами группы и ведущи­ми державами, а разнообразные формы капитализма произрастали на национальной основе»76.
И.Беренд и Д.Ранки на основе изучения капиталистического развития стран европейской периферии в XIX в. пришли к выводу
26
о трех вариациях такого развития: «Для хозяйств стран Балканско­го и Иберийского (Пиренейского. — В.Б.) полуостровов влияние центра с развитой промышленностью не оказалось стимулом сис­тематического роста преобразования хозяйств. Наоборот, для этих стран характерны тенденции искаженного развития, консервирую­щего отсталость. В случае же Скандинавии рост экспортного сек­тора, приспособившегося к рынкам Запада с развитой промыш­ленностью, превратился в основной источник стремительного роста и преобразования экономики стран в целом, не в послед­нюю очередь благодаря удельному весу в национальном хозяйстве заинтересованных в развитии отраслей промышленности, характе­ру их технологий, их перспективам развития. В результате много­стороннего и общего развития этого района он перестал быть пе­риферией и в качестве равноправного партнера интегрировался с центром хозяйственного развития. Италия, Венгрия, Россия — не­смотря на сильные расхождения между ними — представляли собой переходные типы. В результате подъема внешней торговли и ввода иностранного капитала в этих странах ускорилось эконо­мическое развитие, автономные силы экономики этих стран также мобилизовались, причем при наличии элементов приспособления и подчиненности к экономике развитого европейского центра, или даже вопреки этому. Хотя эти страны и не были способны вы­рваться из периферийного состояния, тем не менее они также вступили на путь самостоятельного развития»77. Специальные ис­следования, посвященные России, как отечественные, так и зару­бежные, в общем подтверждают это наблюдение.
Пережив во второй половине XIX в. глубокие качественные из­менения в своем экономическом строе, Россия вступила в новый век со сложившейся на новых, капиталистических основаниях ре­гиональной и отраслевой народно-хозяйственной структурой, ко­торая в дальнейшем не претерпела каких-либо существенных из­менений.
Исследования И.Д.Ковальченко и Л.И.Бородкина, имеющие целью выявления аграрной и промышленной типологии 50-ти гу­берний Европейской России78, позволяют произвести ее райони­рование по характеру и уровню экономического развития.
В центре Европейской России мы видим индустриально-аграр­ный район, образованный пятью губерниями: Московской, Влади­мирской, Тверской, Ярославской и Костромской. Развитая про­мышленность, в которой преобладало текстильное производство, сочеталась здесь с крайне отсталым земледелием и прогрессиро­вавшим животноводством, что свидетельствовало о подчинении капиталистической перестройки деревни потребностям города.
Район, который составляли Петербургская губерния и Прибал­тика, характеризовался высоким уровнем развития как многоот­раслевой обрабатывающей промышленности, так и сельского хо­зяйства. Эта черта была наиболее присуща Эстляндской и Лиф-ляндской губерниям. В западной части района (Курляндской гу­
27
бернии) преобладало сельское хозяйство, в восточной (Петербург­ской), наоборот, доминировала промышленность, а сельское хо­зяйство здесь сочетало черты как прибалтийских, так и централь­но-промышленных губерний.
Еще одним районом, совмещавшим процессы развития круп­ной промышленности и капиталистического сельского хозяйства, был Юг России. Его индустриально-аграрную сердцевину состав­ляла Екатеринославская губерния, превратившаяся в крупнейший центр каменноугольной промышленности, черной металлургии и металлообработки. А периферия района, образуемая Таврической, Херсонской, Бессарабской, Подольской, Полтавской, Харьковской губерниями и Донской областью, носила аграрно-индустриальный характер. Причем в восточной части района (Херсонская, Таври­ческая и Екатеринославская губернии, Донская область), где по­мещичье землевладение не играло большой роли, получило широ­кий размах бурно развивавшееся капиталистическое земледелие крестьянского типа. На севере и западе (Харьковская, Полтавская, Подольская, Бессарабская губернии) буржуазная эволюция дерев­ни в большей мере тормозилась пережитками крепостничества. Развитие промышленности на территориях Харьковской, Херсон­ской и Таврической губерний, а также Донской области, примы­кавших к Екатеринославской губернии (добычи железной руды и угля, металлургии, металлообработки и машиностроения), пред­ставляло собой как бы процесс расширения индустриального центра района. На остальных территориях, где преобладала пище­вая промышленность, ее специализация обусловливалась по пре­имуществу характером земледелия. Отсюда развитие свекло-сахар-ного производства на северо-западе района и мукомольно-крупя-ного — на юго-востоке.
Аграрно-индустриальный район, который составляли (Саратов­ская, Самарская, Казанская и Оренбургская губернии), также ха­рактеризовался тем, что рост промышленного производства специ­ализировавшегося на переработке продуктов земледелия и живот­новодства, был непосредственно связан с быстро развивавшимся по-капиталистически сельским хозяйством.
Таковы экономические районы Европейской России, капита­листическое развитие которых достигло наиболее высокого уров­ня. За их пределами отдельные крупные промышленные центры были окружены территориями, где преобладало отсталое, отяго­щенное пережитками крепостничества земледельческое хозяйство.
Произведенное мной на основе результатов исследований И.Д.Ковальченко и Л.И.Бородкина районирование Европейской России по уровню капиталистического развития, входящих в нее губерний, носит сугубо ориентировочный характер. Оно нуждается в дальнейшей разработке и уточнениях, диктуемых прежде всего тем, что промышленная перепись 1900 г. не учитывала ряд кате­горий российской промышленности, в том числе горной. С ее уче­том следует выделить также старейший в России Уральский аграр­
28
но-промышленный район (прежде всего, Пермскую область), где горно-заводская промышленность, сложившаяся еще в дорефор­менное время и обремененная массой остатков крепостничества, была неразрывно связана с латифувдиальньш сельским хозяйст­вом.
За пределами Европейской России на Западе — в Царстве Польском, наряду с четко географически локализовавшимися от­раслями промышленности — текстильной (Лоздь — Пабянице — Эгеж), горно-металлургической (Сосновец — Домброва) и метал­лообрабатывающей (Варшава), связанными с деревней только через потребительский рынок, повсеместное развитие получили отрасли промышленного производства, становление и рост кото­рых непосредственно отражали процесс товаризации сельского хо­зяйства: винокуренная, свеклосахарная, мукомольная, лесоперера­батывающая . Европейская Россия и Царство Польское давали свыше 9/10 общероссийских сборов зерновых и столько же — про­мышленной продукции. Остальные территории России, вовлекаясь в своем экономическом развитии в общероссийский, а отчасти и мировой рынок, все больше ориентировались на потребности мет­рополии и заграничный спрос. Они формировались как поставщи­ки ископаемых и сырья, продуктов животноводства и земледелия. И хотя этот процесс находился еще в начальной стадии, он уже привел к образованию такого гигантского нефтедобывающего и нефтеперерабатывающего центра, как Баку, развитию хлопковод­ства и хлопкоочистительной промышленности в Средней Азии, возникновению молочного животноводства и маслоделия в Запад­ной Сибири, росту добычи золота в Восточной Сибири и т.д.
По данным переписи населения 1897 г. жители России подраз­делялись по своим занятиям на следующие группы (в млн).
 
1. Сельское хозяйство 93,7 (78,9%)   
2. Промышленность и транспорт 14,2 (12,0%)   
3. Торговля и услуги 10,8 (9,1%)   
Итого производительное население 118,7 (100,0%)   
4. Непроизводительное население 6,9   
Всего 125,6  
Разделив третью группу между первыми двумя и получив мак­симально упрощенную картину «разделения общественного труда как основы всего товарного производства и капитализма в Рос­сии», В.ИЛенин заключил: «Из этой картины ясно видно, с одной стороны, что товарное производство вполне прочной ногой стоит в России. Россия — страна капиталистическая. С другой стороны, отсюда видно, что Россия еще очень отстала, по сравнению с дру­гими капиталистическими странами, в своем экономическом раз­витии»79.
29

No comments:

Post a Comment